Не исключено, что для меня это тоже единственный путь.
Утром все гораздо хуже. Голова пульсирует дикой болью в такт ударам сердца. При малейшем движении кажется, будто мне выворачивают суставы. С дерева я не спрыгиваю, а падаю. На упаковку рюкзака уходит несколько минут. Где-то внутри я осознаю, что делаю все неправильно: нужно быть осторожнее и шевелиться побыстрее, но сознание затуманено, и я не могу ни на чем сосредоточиться. Привалившись спиной к стволу, я осторожно провожу пальцем по языку, сухому и грубому, как наждак, и пытаюсь сообразить, как мне быть. Где взять воду?
Вернуться к озеру? Бесполезно. Не дойду.
Дождь? На небе ни облачка.
Искать дальше. Единственный шанс.
Внезапная мысль переполняет меня такой злостью, что даже в голове проясняется: Хеймитч! Вот, кто может прислать мне воду! Всего-то нажать на кнопку, и она тут же будет доставлена на серебряном парашюте. Уверена, среди моих спонсоров есть один или два, способных пожертвовать на бутылочку воды. Это на самом деле очень дорого, так ведь и спонсоры люди не бедные. Может, Хеймитч не понимает моего положения?
— Воды! — говорю я так громко, как только смею, и жду, что вот-вот сюда спустится парашют.
Напрасно.
Что-то не так. Неужели я ошибаюсь, и никаких спонсоров нет и в помине? Или их оттолкнуло поведение Пита? Не верю. Наверняка куча народу готова купить для меня воду, просто Хеймитч отказывается ее отправить. Как ментор, он распоряжается всеми взносами, а меня он ненавидит и никогда этого не скрывал. Ненавидит так сильно, что позволит мне умереть от жажды? Но как он решится на такое? Если ментор обделяет своих подопечных, ему придется за это ответить. Перед народом. Перед собственным дистриктом. На это не пойдет даже Хеймитч. Какие бы ни были мои знакомые торговцы с Котла, вряд ли они примут его с распростертыми объятиями. Где он достанет себе выпивку? Что же тогда? Хочет помучить меня за то, что была с ним непочтительна? Переманивает всех спонсоров помогать Питу? Или напился пьяным и понятия не имеет, что тут происходит?
Почему-то я уверена, что это не так, и Хеймитч вовсе не желает меня погубить. Что ни говори, на свои лад он честно старался подготовить меня к трудностям. В чем же тогда дело?
Я закрываю лицо руками, хотя расплакаться мне сейчас не грозит. Даже под страхом смерти из моих глаз не выкатилось бы ни слезинки. О чем думает Хеймитч? Несмотря на все мои подозрения, гнев и ненависть, в глубине души я, кажется, знаю ответ.
Возможно, он хочет тебе что-то сказать. Это послание. Но о чем? И тут до меня доходит. Есть только одна причина для Хеймитча не присылать мне воду: я ее почти нашла.
Стиснув зубы, я встаю на ноги. Рюкзак потяжелел раза в три. Подбираю отломанный сук вместо посоха и иду. Солнце жарит вовсю, еще сильнее, чем в первые два дня. Я чувствую себя старым искореженным башмаком, пересохшим и потрескавшимся на жаре. Каждый шаг— усилие, но останавливаться нельзя. Сесть и отдохнуть нельзя. Если я сяду, то подняться уже не смогу. Я даже не вспомню, зачем мне вставать.
Какая легкая добыча я теперь! Любой трибут, даже крохотная Рута, смог бы со мной совладать: только подтолкнуть слегка, чтобы упала, а потом прирезать моим же ножом. У меня не будет сил сопротивляться. Впрочем, если и есть в этой части леса кто-то еще, то у него другие заботы. У меня такое ощущение, что на миллионы миль вокруг нет ни одной живой души.
Хоть бы я и вправду была одна. Так нет, за мной следит камера, куда ж без неё! Я сама сколько раз видела по телевизору, как трибуты замерзают, истекают кровью, умирают от голода или обезвоживания! Теперь я звезда экрана. Разве что где-нибудь особенно кровавое побоище случилось.
Мои мысли уходят к Прим. Вряд ли она смотрит Игры в прямом эфире, но на перемене в школе обязательно покажут обзор. Ради нее я стараюсь приободриться. К середине дня очевидно, что конец близок. Ноги подкашиваются, сердце колотится как бешеное. Поминутно я забываю, где нахожусь и что делаю. Несколько раз, споткнувшись и упав на колени, я чудом встаю снова. Потом палка, служащая мне опорой, проскальзывает, и я растягиваюсь ничком на земле, не в силах подняться. Закрываю глаза.
Я переоценила Хеймитча. У него и в мыслях не было помогать мне.
Все в порядке. Здесь не так уж плохо. Воздух прохладнее, скоро наступит вечер. Легкий, сладкий аромат напоминает о кувшинках. Пальцы поглаживают землю, приятно гладкую. Хорошее место, чтобы умереть.
Кончики пальцев рисуют круги на прохладной, скользкой земле. Люблю грязь. Как часто я читала по ее мягкой поверхности, где искать дичь. И от укусов пчел помогает. Грязь, грязь. Грязь! Глаза моментально раскрываются, и я всаживаю пальцы в землю. Это грязь! Поднимаю голову. А там действительно кувшинки! Кувшинки в пруду!
Ползу. По грязи. Меня ведет запах. В пяти ярдах от места, где я упала, начинаются густые заросли, за ними — пруд. На поверхности плавают раскрывшиеся желтые цветы — мои милые кувшинки.
Я едва удерживаюсь, чтобы не окунуть лицо в воду и пить, пить, пока не лопну. К счастью, во мне осталась еще крупица благоразумия. Трясущимися руками я достаю бутыль и наполняю ее водой. Затем добавляю туда пару капель йода для дезинфекции — надеюсь, хватит. Полчаса ожидания — форменная пытка, но я выдерживаю. По крайней мере, мне кажется, что прошло полчаса — уж, во всяком случае, дольше не утерпеть.
Теперь медленно, по глоточку, уговариваю я саму себя. Делаю глоток и заставляю себя подождать. Потом второй. Часа за два осушаю всю бутыль. Затем еще одну. Приготовив третью, я забираюсь под дерево, не торопясь попиваю воду, ем кроличье мясо и даже позволяю себе драгоценную галету. Ко времени гимна я более-менее прихожу в норму. Сегодня лиц не показывают: никто не погиб. Завтрашний день надо будет провести здесь: отдохну, замаскирую грязью рюкзак, половлю рыбешек — я их видела, пока наслаждалась питьем, — а на гарнир еще и корней кувшинок нарою. Я уютно устраиваюсь в спальном мешке, не выпуская из рук бутыли, будто в ней моя жизнь — впрочем, так оно и есть на самом деле.
Несколько часов спустя я просыпаюсь от топота множества бегущих ног. В тревоге смотрю по сторонам. Рассвет еще не наступил, но мои пронизанные мгновенной болью глаза видят все и так.
Трудно было бы не заметить надвигающуюся на меня огненную стену.
Мой первый порыв — скорее слезть с дерева; я даже забываю, что пристегнута к нему ремнем. Кое-как торопливые пальцы справляются с пряжкой, и я кулем падаю на землю, запутавшись в спальном мешке. К счастью, рюкзак и бутыль уже в нем— собирать вещи некогда. Я сую внутрь ремень, перебрасываю мешок через плечо и бегу.
Весь мир растворился в дыму и пламени. С деревьев обламываются горящие сучья и падают, разбрасывая снопы искр, мне под ноги. Все, на что я способна, — это бежать, куда бегут другие: кролики, олени. Даже стая диких собак. Инстинкты животных острее, чем мои, и я целиком полагаюсь на них. Беда в том, что и бегают они гораздо быстрее меня. Грациозно они проносятся мимо, пока я то и дело спотыкаюсь о корни и ветки.
Жара страшная, но хуже жары дым, от которого я уже задыхаюсь. Натягиваю на нос край рубашки, хорошо, что она пропитана потом: дышать становится немного легче. Бегу. Меня душит дым, мешок нещадно бьет по спине, а ветки, внезапно выныривающие из серой пелены, царапают лицо в кровь. Бегу, потому что так надо.
Этот пожар не случайность, не вышедший из-под контроля костер, разведенный кем-то из трибутов. Языки пламени, настигающие меня, ровные и неестественно высокие. Огонь вызван с помощью машин распорядителями Игр. Сегодняшний день выдался чересчур спокойным: нет погибших, а может быть, и боев не было. Капитолийцы того и гляди заскучают и скажут, что в этот раз не Игры, а тоска зеленая. Такого распорядители не допустят.
Их расчет понять нетрудно. Есть команда профи, и есть остальные, разбежавшиеся, наверное, кто куда по всей арене. Пожар заставит нас обнаружить себя и сбиться в кучу. План не самый оригинальный из тех, что я видела, зато очень и очень эффективный.